Лесная полянка, солнечный денек. На полянке тазик для стирки белья, рядом стул. В кадре появляется мужчина в длинных клоунских трусах, забирается на стул и прыгает в таз. Фишка в том, что тазик вмещает в себя максимум 20 литров, однако человека в нем не видно – исчез безвозвратно. И это не монтаж пленки, это – действительность. А еще точнее – искусство.
Акции Михаила Ле Женя пересказывать трудно – их надо видеть. Часть, на мой взгляд, трагична – опускающийся в полынью влюбленный на выпиленном в форме сердечка куске льда («Валентинка»), человек, пытающийся приспособиться к жизни под водой («Воронка»). Часть – оптимистична: взмывающий в воздух ниагарский водопад («Фонтан»), освобождающийся из-подо льда воздушный шар («Небесный флотатор»), цепляющийся за небо якорь («Якорь»). Жанр перфоманса разнообразен, но у Михаила он еще и травмоопасен – уж слишком явно художник пытается преодолеть законы земного притяжения.
- Михаил, почему вы не зовете на свои акции зрителей, хотя традиционные перфомансы это предполагают? Ведь народ все равно потом посмотрит снятое видео.
- Мне кажется, что перфоманс – это специально подготовленное представление. Акции же предполагают некую спонтанность и не всегда приводят к гарантированному результату. Например, в итальянском городке Бриксене я делал акцию «Adam& call», когда меня по макушку должны были залить пожарной пеной. Начали снимать ранним утром, подогнали шикарные пожарные «Мерседесы» – а пена не идет. Возились полдня. И как, вы думаете, реагировала бы на это публика?
- Вы помните свою первую акцию?
- Конечно, это 1990-й год, называлась она Le plan. Я был маятником, летал над рулоном бумаги и рисовал картины с помощью ритма Земли. А всего за двадцать лет у меня накопилось штук двадцать пять акций.
- Почему вы выбрали именно этот жанр? Что послужило толчком?
- У меня архитектурное образование, и прежде, чем прийти к акциям, я лет десять был художником в обычном понимании этого слова и ощущал себя как художник. Живописец. Видел в этом смысл и получал большое удовольствие. Работал над одной картиной и год, и полтора – переделывал, фотографировал этапы. Но потом внутренняя логика начала говорить – зачем повторяться? Искусство – это движение. Ты делаешь шаг, потом следующий и приходишь к ощущению новых выразительных средств. Начинаешь понимать, что можно пойти по пути минимизации, то есть большего эффекта достигать меньшими средствами.
Сначала ведь и мои акции были представлены непросто – сделаны почти как фильмы, с закадровыми либретто, тщательным музыкальным оформлением, философскими выкладками. Хотелось, чтобы все их поняли, ведь учебника, как делать акции, нет. Оказалось, принцип минимизации отлично действует и здесь. Продумывая акцию я заранее представляю не только видеоряд, но и полную раскадровку. Снимают меня разные люди, но я всегда прошу максимальной объективности – никаких фотопримочек, только документальность.
- Большинство ваших перфомансов технически сложно осуществимы. Вы сами разрабатывали все задействованные в них механизмы?
- Во-первых, не забывайте, что я архитектор и, выстраивая образ, сразу пытаюсь понять, как это держится. То, что мне доступно, делаю своими руками – например, катапульту для выстреливания якоря из-под воды. Что-то заказываю. Бывают более сложные варианты – для полета на фонтане понадобился специальный гидравлический расчет. Я пришел на кафедру гидравлики Аграрного университета и сказал – нужно поднять человека, не в космос, а метров на десять – сколько атмосфер потребуется? Думал, что это просто: подставить в какую-то формулу мой вес, и все. Но доцент с кафедры исписал кучу листов, увлекся, и сделал этот расчет совершенно бескорыстно. Я ему очень благодарен…
Впрочем, это в России часто бывает: человек видит какую-то идею, загорается и становится способен на подвиг. Кстати, также получилось и руководством саратовского грузового речного порта. Я ведь пришел туда не по блату, никто их не обязывал мне помогать.
- А вы многого от них требовали?
- Да никто же не знал, во что это выльется. Перед этим я уже успел сломать три пожарные машины, когда меня пробовали поднять в воздух на струях из брандспойта. А в порту есть необходимое мощное оборудование…Но то, что русло в итоге придется на три метра углублять, никто из нас не предполагал.
Я пришел подготовленным, показал свои предыдущие работы, достал гидравлический расчет – и человек дрогнул. А ведь чем дальше втягиваешься, тем больше азарта. На Западе такая акция была бы невозможна
– и опасно, и дорого, ни один руководитель напрягаться бы не стал. У нас же мне сказали: «Давайте делать. Я и сам почумиться люблю».
- Чувствую, что «Фонтан» -- одна из самых любимых ваших акций.
- Во многих смыслах, да – и визуально, и эмоционально. Я ощутил себя в единственно правильном месте, там, где возможно все.
- А в таз не страшно было нырять? Я понимаю, что он был видимостью – на самом деле под ним вырыли ямку, но она же такая маленькая? Как-то в ней сразу клубком надо было сворачиваться?
- Вы правильно это себе представляете. Вообще, акция «Таз» -- грантовая, я выиграл конкурс, объявленный музеем современного искусства германского города Бад-Эмс и уехал на полтора месяца туда ее делать. Выкопали бассейн, поставили бетонные кольца, но не заизолировали их. А пожарные проявили самостоятельность, приехали и залили воду. Нам звонят – скорее снимайте, вода уходит! Ну и что, говорю, пусть уходит, заизолируем и новую зальем. Ан нет, не получается – сегодня пожарные выступают как спонсоры, а завтра за это уже платить надо. И вот бежим в спешке, солнце уже садится, воды в бассейне на донышке остается, но прыгать надо. Все организовано, деньги потрачены, тут уже не до сантиментов – страшно - не страшно. Вообще, прыжки в воду для меня родное, я этим в детстве много занимался.
- Как антитезу прыжкам во многих акциях вы используете обратное движение – из-под воды на воздух.
- Да, наверное, кроме «Фонтана» самый яркий пример этого -- «Небесный флотатор», делавшийся с помощью одной из вольских воинских частей. Технически очень сложная акция: зимний брейгелевский вечер, свет прожекторов, и ломая лед из Волги поднимается воздушный шар с человеком… Вот он, сюрреализм. Гаишникам пришлось движение на трассе перекрывать.
- А чем шар надували?
- Водородом.
- Но ведь это очень опасно!
- А гелий раз в десять дороже. Хотя без эксцессов у нас тоже не обошлось: первый шар порвался, когда начал вылезать из-подо льда, и его пришлось срочно заменять. Военные которые мне помогали, прыгали в ледяную воду – ну ладно, я прыгаю, потому что мне надо, но им-то зачем? Как это посчитать?
- Если говорить о коммерческой стороне дела – вначале рождается идея, потом под нее ищется спонсор или наоборот?
- Спонсор – это дело двадцать пятое, чаще всего их и нет. Все заработанные на акциях деньги я вкладываю в следующие проекты.
- А гранты даются уже под готовые идеи?
- Да. Например, на конкурс в Бад-Эмсе я послал описание акции и мне присудили первый приз. Жестких ограничений там не было, главное, чтобы представленный проект относился к современному искусству. Наверное, его мог выиграть и живописец – не традиционный пейзажист, конечно, а человек, знающий, что происходит в мире. Просто я выражаю свою идею в материале, которое называется действие, а они – красками.
- Принято считать, что из саратовских художников – вы один из самых успешных, вас хорошо знают на Западе. Как вы себя раскручиваете – сами?
- Промоутера у меня нет, если вы это имеете в виду. Что касается принадлежности к Саратову, то я, скорее, художник широкобуеракский – большинство моих акций
осуществлены там. Чтобы чувствовать себя саратовским художником, нужен какой-то диалог в пространстве искусства, в данном случае современного. Но такого диалога нет.
- Судьба картины понятна – художник ее написал, выставил в галерее, ее купили. А как отбиваются вложения в перфомансы?
- Экономические соображении я склонен относить на потом, все-таки акции – это не коммерческое искусство. Хотя это такой же продукт, принадлежащий автору. В Европе такое видео часто покупают и выставляют в музее, в галерее – где хотят.
- Где вас больше признают – в России или на Западе?
- Признание – понятие интегральное. Сейчас оно неожиданно появилось в Саратове, когда под Новый год мне предложили сделать календарь с моими работами и организовать выставку. Я не кокетничаю – для меня вопрос признания не самый главный. Появляются люди, которым нравится, что я делаю – и это отлично. Например, итальянцы из Бриксена работают со мной и еще одним художником – швейцарцем Романом Зигнером. И мне очень импонируют, что кроме Зигнера они выбрали еще и меня. Потому что он, на самом деле, великий – представляет Швейцарию на всех биеннале.
- За двадцать лет не устали от акций? Нет соблазна двигаться куда-то дальше?
- Устать больше можно лежа на диване. Идеи все время генерируются, в этом вся и прелесть. Вот, готовлюсь к квадриеннале в Праге. Раньше оно позиционировалось как театральное, а сейчас название стало более сложным – перфомативного дизайна и пространства. Тема нынешнего – экстремальный костюм. Я понял – это мое, послал свои работы, и оккупировал в итоге все пять костюмов, положенные на страну. Еще одно событие пройдет в Вене, для музея МАК я делаю живую акцию, что, в общем-то исключение. Больно уж там правильное пространство – восьмиэтажный бункер времен войны, с толстенными бетонными стенами и залами без окон. Кроме видео там реально можно сделать и живой показ. Все просчитать невозможно, но, надеюсь, обойдется без неожиданных травм и стрессов. Очень уважительная затея -- хочется ответить на нее взаимностью.
- А вы в биеннале участвуете?
- Как ни странно, нет. Мне кажется, это связано не с качеством моих работ, а с системой распределения мест от России. У нас все перехвачено москвичами, открытого конкурса нет. Свободный художник не может участвовать даже во внутрироссйских конкурсах – нужно, чтобы тебя представляла какая-то организация. Вопрос сводится к тому – ты чей? Люди не понимают, когда говоришь им – я сам, я Миша Ле Жень.
- Ваши акции покупают?
- Конечно. Кроме того, на Западе организуется масса выставок, показов, на которые могут отобрать твои работы и оплатить их аренду. Это другой уровень функционирования искусства – не галереи, где все имеют свои проценты с продаж. Кроме видео я выпускаю такие рукодельные книги, в которых представлена серия акций – тиражом 50 экземпляров, их тоже покупают различные музеи. Например, в Центре Жоржа Помпиду есть весь набор моих книг – его сотрудники пишут, спрашивают, когда будет следующая книга, им это интересно. Насколько коммерциализированным должно быть его творчество, каждый решает для себя. Конечно, когда тебя покупают – это как признание в любви. Но мне очень нравится выражение «Я не продаю картины, я покупаю свободу». Самое большое удовольствие – когда ты не подстраиваешься под чужие вкусы, а тебя признают таким, какой ты есть.
 |
 |
  |
 |